В последнее десятилетие восточносибирские СМИ не упускают возможности прокомментировать китайское присутствие на землях региона. “Китайские теплицы” также не были обделены вниманием со стороны местных медиа. Репортажи зачастую носят алармистский характер, а заголовки не оставляют выбора в интерпретации содержания текстов: “Китайские теплицы. Первые плоды некачественных овощей уже на рынках…” (Вести-Иркутск 2015), «Поле “чудес”. Яд обнаружили под Иркутском на месте китайских теплиц» (АиФ Иркутск 2015), “Отравленная земля больше непригодна для сельского хозяйства” (<em>Лунгу</em> 2015), “Земли китайских теплиц под Красноярском оказались загрязнены токсичными веществами” (NewsLab 2010) и т.п. В статьях сообщается о регулярных проверках тепличных хозяйств контролирующими органами, о выявлении нарушений в использовании земельных участков, об избыточном применении пестицидов и угрозах для здоровья граждан, употребляющих продукцию данных предприятий, а также о недовольстве местного населения китайскими “соседями”. В одной из статей мое внимание привлекла следующая фраза: “Как это обычно бывает, у медали две стороны: есть иностранцы – земля пропадает от химикатов, нет – земля пропадает без внимания. А по уму за нее взяться желающих пока не нашлось” (<em>Лунгу</em> 2015). В этой публикации помимо темы нарушений и последствий китайского землепользования были задеты вопросы финансовой невозможности ведения сельскохозяйственной деятельности местными жителями и заброшенности земель как результате развала колхозов. Если вспомнить, что аграрная реформа 1990-х годов в России была призвана стремительно развить капиталистические отношения в сфере сельского хозяйства, то неизбежно возникает вопрос о существовании связи между принятием “земельных” законов и появлением первых китайских хозяйств на территории Сибири – событий, разделенных более чем десятилетием¹. Не является ли борьба государства с китайскими аграриями, так массово представленная ныне в СМИ, борьбой с последствиями <em>неудачи </em>провозглашенной капитализации сельского хозяйства? Что послужило поводом для возделывания китайцами сибирских земель – по сути, земель с низким агроклиматическим потенциалом? Есть ли связь между аграрной реформой 1990-х годов и сегодняшним присутствием “китайских” тепличных хозяйств в Восточной Сибири? Может быть, оценить возможности капитализации сельского хозяйства в России смогли именно китайские аграрии? Какие практики сопутствуют и предшествуют их присутствию на наших землях?

Обзор научной литературы показал, что работ, рассматривающих последствия аграрной реформы или связывающих ее неудачи с появлением в Сибири тепличных хозяйств восточного соседа, почти нет. До 2010 г. публикации в основном анализировали промахи в реализации государственного аграрного проекта. В них акцентировалось внимание на земельных отношениях, в меньшей степени – на трудовых ресурсах и капитале. Так, в монографии А.А. Алпатова рассматриваются процессы реформирования земельных отношений в постсоветской России, говорится о рациональном землепользовании, системе аренды сельхозугодий, механизмах реализации земельной реформы и в целом об ее эффективности (<em>Алпатов</em> 2005). В.Я. Узун в своей статье, опубликованной в 2006 г., анализирует изменения в поведении сельхозпроизводителей, оценивает роль федеральных и региональных политических процессов и малого бизнеса в агросфере, влияние природных, экономических и институциональных условий на формирование различных сельхозструктур в регионах, подчеркивая, что “федеральная аграрная политика должна строиться с учетом этих различий” (<em>Узун</em> 2006). О.П. Фадеева в своих работах уделяет внимание исследованию истории и современного состояния земельных отношений, вопросам пересечения и столкновения интересов разных групп сельхозпроизводителей как в России в целом, так и в Сибирском регионе в частности. Кроме того, она описывает “особенности неформальных способов извлечения дохода” и новые формы проявления аграрной экономики, вызванные ликвидацией сельхозпредприятий (<em>Фадеева</em> 2001, 2009). Фокус исследований всех этих ученых направлен на аграрную реформу и ее влияние на население России, проблема китайского присутствия ими не затрагивается.

Посвященные китайским аграриям на Дальнем Востоке и в Сибири исследования появляются начиная с 2014 г. Однако они, как правило, не связывают присутствие граждан Поднебесной на нашей территории с проблемами колхозного и постколхозного прошлого. В них больше внимания уделяется вопросам использования финансовых и человеческих ресурсов восточного соседа, а также неформальному землепользованию. К таким исследованиям можно отнести публикации И.Ю. Зуенко, где он рассматривает проблемы функционирования сельхозпредприятий, привлекающих капитал и рабочую силу из КНР, а также правовые ограничения и контроль деятельности китайских предпринимателей и сезонных рабочих со стороны местных и федеральных органов власти в Дальневосточном регионе (<em>Зуенко </em>2015;<em> Зуенко</em>, <em>Сонин</em> 2017). Имеются исследования теоретического характера, в которых есть кейсы о работе китайских аграриев. Н.П. Рыжова в своей статье показывает границы между экономическим, социологическим и антропологическим подходами в изучении собственности на примере неформального землепользования китайских фермеров в приграничных районах РФ (<em>Рыжова</em> 2014). “Китайские теплицы” в Сибирском регионе стали объектом исследования К.В. Григоричева. В одной из работ он рассматривает их с позиции акторно-сетевой теории: в качестве актанта, встраивающегося в общую систему транслокальных сетей, и средства модернизации пригородных территорий (<em>Григоричев</em><em> </em>2016).

Обзор научной литературы в какой-то мере заполняет лакуну в выявлении связи между аграрной реформой и китайским присутствием. В этом смысле особый интерес представляют работы К.В. Григоричева и Ц. Чжоу. В статье 2017 г., опубликованной в “Сибирских исторических исследованиях”, К.В. Григоричев говорит о влиянии колхозного прошлого на развитие экономики постсоветского пригорода, вводит понятие “постколхозная рента”, подразумевая под ним “использование наследия деятельности колхозов”. “На основе постколхозной ренты формируются также бизнес-практики трансграничных мигрантов, связанные с неформальной экономикой пригорода” (<em>Григоричев</em> 2017), в т.ч. и тепличные хозяйства, ведущие свою деятельность вблизи сибирских городов. Ц. Чжоу, анализируя присутствие китайских аграриев на Дальнем Востоке, выявляет капиталистические производственные аспекты, определяющие на современном этапе трансформации сельского хозяйства в приграничных районах Китая – вне и в пределах его границ. Работа Ц. Чжоу представляет для меня особый интерес, поскольку помогает дополнить аргументацию настоящей статьи как в части использования капиталистических категорий, так и для подтверждения предположения о том, что китайские сезонные рабочие, сначала нанятые советскими совхозами/колхозами для компенсации сокращающегося резерва местной рабочей силы, впоследствии начали арендовать сами земельные участки сельхозназначения на российской территории для выращивания овощей (<em>Zhou</em> 2016). Продолжая идею К.В. Григоричева о развитии мигрантской экономики на основе “постколхозной ренты”, а также опираясь на тезисы Ц. Чжоу, через капиталистические категории земли и рабочей силы я попытаюсь показать взаимосвязь аграрной реформы 1990-х годов и сегодняшней деятельности китайских аграриев на территории Сибири.

Целью данной статьи является попытка продемонстрировать, что “неуспех” государства в реализации аграрной реформы 1990-х годов привел к “успеху” китайских аграриев в российской Сибири; государственный проект потерпел неудачу на этапе распределения земель – на них в настоящее время трудятся граждане Китая. Необходимо отметить, что я не ставила задачу выявить и объяснить причины присутствия аграриев из Поднебесной в Сибири, я лишь предприняла попытку осмыслить, какие внутрироссийские процессы и решения способствовали этому. Кроме того, с помощью описания эмпирического материала будет показана роль практического знания, или “метиса”, в неформальных практиках местного населения и граждан КНР.

В начале статьи дается описание того, как на практике происходило распределение земель в ходе реализации аграрной реформы в одном из регионов Сибири в начале 1990-х годов. Затем приводится кейс сельскохозяйственного техникума, где в период с 1992 по 1999 гг. китайские граждане трудились в качестве наемных рабочих. На этом примере можно увидеть причины, приведшие к использованию рабочей силы из КНР, а также практики сотрудничества российских и китайских аграриев. Далее анализируется ситуация начала 2000-х годов, давшая толчок тому, что приезжие из Поднебесной стали создавать свои сельхозпредприятия на территории Сибири. На примере одного из китайских тепличных хозяйств, существующих в настоящее время, раскрываются факторы, способствовавшие неконтролируемому возделыванию земель гражданами Китая, а также описываются современные практики ведения ими сельскохозяйственной деятельности на российской территории.

Концептуальной рамкой исследования послужили идеи американского антрополога Дж. Скотта, определившие в т.ч. и логику построения эмпирического материала статьи. Работы Дж. Скотта широко известны в научных кругах, однако представляется необходимым раскрыть те позиции и понятия, которые легли в основу данного исследования.

В своей книге “Благими намерениями государства” Дж. Скотт выдвигает тезис о том, что “неуспех” грандиозных государственных проектов в том виде, в каком они задумываются “наверху”, предопределен: при попытке радикального реформирования существующего строя, реализации гигантских программ и стандартизации форм инициаторы реорганизаций на практике неизбежно сталкиваются с проблемами воплощения своих идей. Проблемы воплощения Дж. Скотт объясняет тем, что реформы нацелены не на улучшение жизни как таковой, а на усиление контроля со стороны государства. Крупные проекты основаны “на формальных схемах и направлены на централизацию власти”, а стандартизация форм помогает “регистрировать и прослеживать действия”. Таким образом, государство пытается изменить существующую реальность путем перевода сложного социального устройства в простой, понятный формат, выстроив при этом простую, понятную систему управления. Однако “социальные упрощения”, которые “расширяют возможности государства”, не способствуют улучшению реального положения дел, при этом последнее интересует государство только с позиции наблюдения за ним. «Государственные упрощения относятся только к тем аспектам социальной жизни, которые представляют официальный интерес в качестве “фактов”» (<em>Никулин</em> 2003). В подтверждение своего тезиса Дж. Скотт приводит многочисленные примеры, самыми масштабными из которых являются коллективизация в СССР и “большой скачок” в Китае (<em>Скотт</em> 2005). По своему замыслу аграрная реформа 1990-х годов (ее еще называют деколлективизацией) – не менее крупный проект, чем коллективизация. С.А. Никольский в своей книге “Аграрный вопрос в России в ХХ веке…” ставит их на один уровень и говорит, что “обе реформы – коллективизация и деколлективизация – сильно похожи и различны в одно и то же время”. Сравнивая их, С.А. Никольский отмечает, что сходство двух этих проектов в «инициативе “сверху” без сколько-нибудь значительного движения или готовности к этому процессу со стороны “низов”», а также в целях, “выходящих за пределы аграрной сферы” (<em>Никольский</em><em> </em>2012).

Для полного понимания описанной выше идеи необходимо раскрыть термин “неуспех” государства, как его понимал Дж. Скотт. Неуспешность того или иного проекта не говорит о его полном провале – совхозы и колхозы существовали в СССР долгое время. Однако реформы такого рода не могут быть осуществлены полностью в том виде, в каком они планировались. Сталкиваясь с реалиями, особенно в отдаленных и малоизученных районах, где жизнь течет по-иному, подчиняясь своему, давно установленному социальному порядку, проекты претерпевают кардинальные изменения. Эти изменения связаны с сопротивлением или нежеланием местного населения что-либо менять; люди в силу давления со стороны властей зачастую успешно адаптируют привычный уклад к новым формальным условиям. «Здесь важно понимать, что под “провалом” Скотт понимает не гибель некой сферы или некоего начинания (хотя приводит и такие примеры), но реализацию его в виде, столь далеком от задуманного, что считать ситуацию результатом неких осмысленных усилий весьма сложно, если не невозможно в принципе»<em> </em>(<em>Титаев</em> 2006). Когда мы говорим о сопротивлении со стороны жителей, которые оказались в орбите государственного проекта, об их отказе от внедрения нового социального порядка или об успешной адаптации привычных форм к новым условиям, то уместно использование понятия “метис” – само слово заимствовано Дж. Скоттом из древнегреческого языка; под “метисом” он подразумевал “знание, полученное из практического опыта”. Американский антрополог подчеркивал “роль практического знания, неформальных процессов и импровизаций в живом непредсказуемом развитии”, предполагая, что “формальные схемы порядка не работают без некоторых элементов практического знания, от которых они как раз и пытаются избавиться” (<em>Скотт</em> 2005).

Помимо рассмотренных мной понятий “государственный проект”, “неуспех” и “метис” – ключевых в описании проведенного мной исследования, важное значение в осмыслении полученных результатов играет и сочетание четырех элементов (сочетание, которое Дж. Скотт считает губительным и даже трагичным): склонность государства к стандартизации и упрощению, идеология высокого модернизма, государственная авторитарность и истощенное гражданское сообщество.

Решение посмотреть на собранные мной эмпирические данные через призму идей Дж. Скотта не случайно. “В конце концов, сельское хозяйство есть радикальная реорганизация и упрощение флоры ради достижения целей человека” (<em>Скотт</em> 2005). Статья основана на моих полевых исследованиях в одном из регионов Восточной Сибири в 2018–2019 гг., в ходе которых проведены серии полуструктурированных интервью и опросов местного населения, а также включенные наблюдения. Мной использованы данные из <em>Google</em><em> </em><em>Earth</em><em> </em><em>Pro</em> и материалы региональных СМИ за 2000–2020-е годы.

<h1 id="text_content_item_12"><strong>Аграрная реформа в Сибири</strong></h1>

Аграрный проект 1990-х годов на бумаге и в жизни – две большие разницы:

Намеченную в начале реформ простую и ясную схему преобразования колхозов и совхозов в фермерские хозяйства реализовать не удалось. Жизнь, как всегда, оказалась сложнее и разнообразнее предлагаемых схем. Вместо разукрупнения хозяйств в ряде случаев произошло их дальнейшее укрупнение: сформировались агрофирмы и агрохолдинги. Вместо ферм западного типа, казавшихся в начале реформ слишком мелкими, основными производителями сельскохозяйственной продукции стали личные подсобные хозяйства, размеры которых в десятки раз меньше западных ферм (<em>Узун</em> 2006).

Иллюстрацией того, что “жизнь оказалась сложнее”, а способы ее регулирования были примитивными и непродуманными, служит материал, полученный во время полевых исследований в одном из сибирских городов, а также интервью респондента, который в советское время был работником областного комитета КПСС. Реформа “сверху”, по его словам, привела к полной неразберихе при ее реализации. Не оценив стоимость земли по плодородию, местоположению, конфигурации, удаленности от рынков и пр., просто выделили паи всем работникам совхоза и сельским жителям, которые имели отношение к предприятию. “Раздача прав на землю в 1992–1993 гг. проходила в лучших традициях советской уравниловки. В каждом регионе определялся среднерайонный размер земельной доли исходя из площади сельхозугодий, подлежавшей приватизации, и количества людей, имеющих право на земельную долю” (<em>Фадеева</em> 2009). Люди, которые не имели отношения к сельскохозяйственной деятельности, но жили на селе, например учителя, тоже получили свою долю. Местонахождение участков чаще всего не было четко определено. «Просто пай у тебя есть, допустим, на 20 га, а где он?! Вот кто-то начал выделяться, он посреди поля захотел, говорит: “Я вот здесь хочу!” Вот эта проблема до сих пор существует» (ПМА-1: м., рус., ок. 65 лет). Проводили собрания, на которых сопоставляли земельные площади с количеством человек по списку: “У нас есть 1 тыс. га, например, делим каждому по 20 га. А потом определимся, кто где” (Там же). Не исключался и так наз. блат: кому-то доставались паи и поближе, и получше, и поплодороднее. Многие так и не воспользовались выделенными участками, поскольку либо ничего не понимали в сельском хозяйстве и не стремились им заниматься, либо им достались доли “на выселках”, и их возделывание оказалось экономически невыгодным. Так или иначе это привело к проблеме заброшенности земель. “У нас под 2 млн га было сельскохозяйственных угодий по области. Сегодня используется где-то 800 тыс. га. Около 600 тыс. га, даже больше, просто не используется, из них 200–300 тыс. га заросло лесом” (Там же). Наш респондент приводит очень примерные цифры, но, даже опираясь на них, можно сказать, что в настоящее время разработку заброшенных и заросших участков можно назвать повторным освоением залежных и целинных земель. «Вместо работающего земельного рынка мы получили огромные площади “ничейной”, невостребованной, неиспользуемой земли» (<em>Фадеева</em> 2009). Методику использования полученных земель людям никто не предложил. Колхозы и совхозы стали разваливаться, кто-то взял коров, кто-то трактор и т.д. “Когда коллективизация была, с подворьев у всех все забирали, а здесь с ферм по подворьям растащили” (ПМА-1: м., рус., ок. 70 лет). Происходило это по принципу “кто что успел ухватить”.

Итогами такой непродуманной и далекой от реальности реформы стала не только потеря пахотных земель, но и сокращение поголовья скота. Поскольку молоко сдавать было некуда, фермеры забивали коров на мясо – рухнула существовавшая на тот момент структура сельского хозяйства. Как пишет В.Я. Узун, это привело к образованию двух “полярных” типов сельхозпредприятий: создавались либо агрохолдинги, либо мелкие фермерские хозяйства. В исследуемом мной районе не многим удалось достичь положительных результатов – лишь трем совхозам, птицефабрике и птицекомплексу. Работники одного крупного свинокомплекса объединили паи и объявили его народным, “нашим общим предприятием”. И хотя в регионе имеется позитивный опыт относительно крупных организаций, мелкое фермерство и по сей день находится на стадии выживания и сталкивается со множеством проблем, как например, покупка дорогостоящей техники, которая в итоге используется только несколько раз, и современный фермер вынужден работать “чуть ли не на лошадях”. Кроме того, вот уже почти 30 лет продолжается оформление распределенных колхозных участков, “земельные права многих крестьян так и остались виртуальными, существующими только на бумаге”<em> </em>(<em>Фадеева</em> 2009: 51).

<h1 id="text_content_item_17"><strong>Новые условия, новые возможности, новый опыт </strong><strong>19</strong><strong>90-х</strong><strong> годов</strong></h1>

Аграрная политика и в целом экономический курс России начала 1990-х годов создали новые условия для производителей. Государственные сельскохозяйственные предприятия, которые не были расформированы или уничтожены, оказались в ситуации острого дефицита рабочей силы, особенно в плодоовощеводстве. Как отмечает В.Я. Узун, “численность занятых в крупных и средних СХО (сельскохозяйственных организациях. – <em>Ю.К.</em>) упала с 8,3 млн среднегодовых работников в 1990 г. до 2,9 млн человек в 2004 г.” (<em>Узун</em> 2006). Кроме того, если раньше на сбор урожая могли направить сотрудников шефствующих предприятий, студентов ВУЗов и техникумов, старшеклассников из школьных трудовых лагерей, то в условиях развала колхозов и совхозов (см., напр.: <em>Димке </em>2013) эта практика перестала существовать. “Поэтому в 90-е годы наши хозяйства, производители, которые еще крупные были, они вынуждены были искать рабочую силу на стороне. Из города никто не мог помочь, ни студентов привлечь, ни с предприятий и т.д. Как раньше давали задание. И по договорам поехали сюда китайцы” (ПМА-1: м., рус., ок. 60 лет). В.И. Дятлов отмечает, что на протяжении 1990-х годов в России разворачивались “массовые миграционные процессы”, и называет этот период “целой эпохой” – “эпохой слома прежнего уклада жизни и медленного, мучительного формирования нового”<em> </em>(<em>Дятлов</em><em> </em>2019).<em> </em>В эти годы, когда земельная реформа начала реализовываться, но российское население еще не было готово к изменениям, диктуемым “сверху”, стали приглашать китайских работников.

На примере сельскохозяйственного техникума², с бывшим директором которого мне удалось поговорить, я попытаюсь продемонстрировать, как строилось взаимодействие с китайскими наемными рабочими в период с 1992 по 1999 гг., какого рода отношения складывались между ними и местными рабочими, где были точки соприкосновения и были ли они вообще. Не касаясь в этой статье причин трудовой миграции из Китая в Россию, я попытаюсь показать косвенное влияние аграрной реформы на трудовые ресурсы региона, описать, как и для чего граждане КНР оказались на российских полях в этот период (см., напр.: <em>Zhou</em> 2016).

Сельскохозяйственный техникум располагался на землях федерального назначения. Его учебная часть размещалась в одном из сибирских городов, а производственная (совхоз) – в близлежащих поселках. В совхозе действовали молочная ферма, овощеводческая, животноводческая и две полеводческих бригады. Группы рабочих, а также ветеринарный врач, зоотехник, механик, бухгалтер, счетовод и учетчик подчинялись бригадиру. Как уже упоминалось выше, производство оказалось в ситуации острой нехватки рабочей силы, особенно это ощущали овощеводческие подразделения, что и заставило руководство техникума обратиться за помощью к Поднебесной. Выбор пал на Северо-Восточный сельскохозяйственный университет в г. Харбине, с которым и был подписан контракт. “Я ездил в Китай, в Харбин, заключал договора. Две недели договаривались. Они меня просили очень огромные суммы, они просили, чтобы работать самостоятельно, я говорю – нет, будете работать с нами” (ПМА-1: м., рус., ок. 65 лет). После подписания контракта в техникум ежегодно стали приезжать мужские рабочие бригады китайцев в количестве чуть более 100 человек. Это, конечно, не были научные сотрудники, университет в Харбине служил посредником и набирал рабочих. Граждане КНР с апреля по сентябрь (иногда дольше) находились на территории РФ и уезжали сразу после уборки урожая и приведения в порядок полей и теплиц. Руководство техникума оформляло рабочие визы, обеспечивало общежитием (предоставляло помещения, в которых когда-то проживали студенты), кухонным оборудованием, мебелью, продовольствием и т.д. Быт и режим жизни и работы были организованы “по-китайски”:

Кухня у них своя была. Наше ничего не ели. Сами свое готовили. Газ им поставляли, печки они сами там наделали Они там свои праздники отмечали, праздников у них много. Их бригадир подходил к нашему и говорил, что так и так, в этот день работать не будем, у нас праздник. Ко мне прибежит, что, мол, нам надо купить хорошие продукты, праздник отметить Вставали [они] перед рассветом, шли на поле, работали в прохладное время, примерно часов до десяти. Потом у них завтрак. И отдых целый день. Вечером они опять шли работать, взяв с собой что-то покушать (Там же).

Руководство техникума не препятствовало сохранению привычного образа жизни, не пыталось насильственно вводить свои правила, всех все устраивало.

Китайские наемные рабочие успешно вписались в существующую организационную структуру. Была сформирована отдельная бригада, возглавлял которую тоже китаец. “Я помню. Он каждый год приезжал, один и тот же руководитель. И работал хорошо”. Бригада приезжих являлась составной частью единого овощеводческого подразделения, поэтому ответственность за нее нес русский бригадир. “Он отвечал за все. Следил, отмечал, отвечал, руководил. Если не подчинялись, то… жаловался прямо мне, выходил на директора. Вот так и так, они делают вот так, нарушают наши технологии” (Там же).

Работа велась по российским стандартам под контролем русского бригадира, однако и русский, и китайский руководители были специалистами в сельском хозяйстве, а технологии во многом совпадали, поэтому разногласий не возникало. Российской стороной были строго запрещены привоз и использование китайских удобрений и химикатов, а также чрезмерное использование российских подкормок и пестицидов. «Мы от них удобрения замыкали. В отдельном складу. Там один факт был, что они замок взломали и в склад залезли за этими удобрениями. И я их руководителя пригласил, говорю: “Слушай, мне придется вас поменять.” Больше таких прецедентов не было» (Там же). Однако многие моменты, не несущие негативных последствий для почвы и увеличивающие урожайность, приветствовались российской стороной, наши аграрии перенимали этот опыт. Например, китайцы считали, что окучивание эффективнее, чем частый полив: “Я беседовал, надо обязательно окучивание делать капусты, чтобы корневая система лучше развивалась. Они говорят, лучше сделать три окучивания, чем пять поливов. Я с ними согласился, правильно, корневая система лучше развивается. Если больше корень, больше питательных веществ, больше вверху кочан” (ПМА-1: м., рус., ок. 65 лет). Чтобы китайские рабочие не тратили время на обучение, им разрешалось привозить с собой мелкий сельхозинструмент. Тяпки, например, сильно отличались от российских, и китайцы объясняли, что на родине они привыкли использовать именно их. В теплицах приезжие выращивали рассаду, которую затем высаживали на поля. Китайцы были заняты в основном там, где требовался ручной труд. “Чтобы рядки прополоть, машин нет. Междурядье пройдет трактор, а в рядке кто будет обрабатывать? Там все в сорняках. Вот они все это и обрабатывали своими мотыгами” (Там же).

Не обходилось и без нелегальных практик. Китайские пестициды и удобрения были под запретом, но через границу переправлялись семена томатов, на что руководство техникума смотрело сквозь пальцы. “Возили с собой в чемоданчике. Нелегально. Пивные банки. В пивные банки семена были запечатаны. Не знаю, как они проезжали. Но я эти баночки видел. Они мне одну баночку подарили. Я ее распечатал. Она открывалась не там, где маленькая дырочка, а полностью сверху. Там семена помидор” (Там же). В качестве эксперимента для выращивания китайских томатов было выделено несколько теплиц; эксперимент оказался удачным. Качество плодов и урожайность привозимых сортов превосходили российские, потому китайские томаты стали выращивать в техникуме на постоянной основе, никак это не фиксируя в отчетных документах. “Сначала мы немного разрешили, потом попробовали и стали выращивать. Они были красивенькие, гладенькие, ровненькие. Помидоры были действительно хорошие. Я даже себе брал, в тепличке выращивал. Действительно вкусные. Сладкие такие, хорошие по сравнению с нашими. Наши водянистые были” (Там же).

Несмотря на то что работала единая овощеводческая бригада на одной территории, учет китайские рабочие вели отдельно, а затем предоставляли конечные показатели русским руководителям. Оплата проходила в два этапа: сначала начислялся аванс, а после учета результатов работы – оставшаяся часть. Деньги переводились на счет китайской компании в рублях, с работниками рассчитывалась китайская сторона после их возвращения на родину. Аванс использовался для покупки еды в России. “А если заканчивались [деньги], они подходили ко мне, просили перечислить деньги, вот нам нужно купить продукты” (ПМА-1: м., рус., ок. 65 лет). Остаток суммы рассчитывался исходя из полученного урожая. “Они считали, сколько с полей сняли, сколько капусты, сколько чего остального. Они тоже у себя на весах учет вели, пока не сдали. За каждый килограмм цена у нас была, какие-то копейки назначены. Потом мы сверки эти делали, спорили. Они спорщики очень сильные. Поторговаться любят” (Там же). Деньги не всегда перечислялись сразу после продажи продукции, т.к. клиентами иногда выступали бюджетные учреждения, например тюрьмы, которые не могли сразу оплачивать отгруженные им овощи. Китайская сторона соглашалась работать на таких условиях.

В результате сотрудничества с китайскими гражданами на базе сельскохозяйственного техникума был отмечен рост урожайности и, как следствие, рост количества овощных ярмарок для продажи излишков продукции; овощами предприятие снабжало все тюрьмы региона. По словам бывшего директора, продукцию продавали на территории от Сибири до Урала. Высокие продажи влекли за собой высокую прибыль, которая большей частью оставалась в РФ (за вычетом заработной платы китайским работникам). Таким образом, в период, когда другие сельскохозяйственные производители, практически полностью лишенные государственной помощи, оказались на грани выживания, техникум в условиях свободного распоряжения имуществом стал процветать и развиваться благодаря сотрудничеству с китайской стороной. Данный вид деятельности никак не был ограничен властями, ответственность за все происходящее лежала на руководстве техникума. Работу удалось выстроить таким образом, что урожайность овощных культур выросла, а принимающая сторона освоила новые приемы и технологии земледелия, при этом все земельные ресурсы совхоза были сохранены и экологические нормы нарушены не были. РФ и КНР выступали только в качестве гарантов своевременного выполнения обязательств сторонами, т.к. контракты были подписаны между государственными учреждениями, однако напрямую никак не влияли на условия труда и деятельность китайских работников.

Однако история вышеупомянутого техникума не имела счастливого продолжения. С уходом в 1999 г. директора, который и организовал всю эту “китайскую” работу, сама система тоже “ушла”. В данный момент на месте бывших полей и теплиц “растут” коттеджи. Удачный опыт оказался недолговечным и не получил дальнейшего развития. “Практически все овощеводческие хозяйства так делали, а потом все подразвалилось” (ПМА-1: м., рус., ок. 45 лет). Почему? Как так вышло? Одной из причин, по словам нашего респондента, стала предприимчивость китайского народа, которую не удалось направить в нужное русло. “Китайцы решили, зачем мы так будем работать? Ну и все, предприимчивые, что вот мы и сами можем создать. Рынок есть, продукцию произвести можно, вот они и поперли” (Там же).

<h1 id="text_content_item_29"><strong>Что посеешь, то и пожнешь</strong><strong>:</strong><strong> </strong><strong>п</strong><strong>лоды </strong><strong>19</strong><strong>90-х</strong><strong> годов</strong></h1>

В начале 2000-х годов китайские аграрии постепенно стали самостоятельно возделывать сибирские земли. Связано ли это было с имеющимся у них к этому времени опытом деятельности в качестве наемных работников, мы сказать не можем, поскольку прямых доказательств этому во время полевых исследований найдено не было. На примере кейса одного из китайских тепличных хозяйств я попытаюсь описать, как развивалась ситуация на этом этапе “освоения” китайцами Сибири и какова она в настоящее время, пролить свет на устройство и работу “теплиц”, а также выявить, что способствовало и препятствовало развитию китайского сельскохозяйственного бизнеса в регионе и какую роль в этом сыграли последствия “неуспеха” аграрной, в частности земельной, реформы 1990-х годов. Данный кейс основывается на интервью с российским предпринимателем, занимающимся совместным бизнесом с китайскими аграриями, на личном включенном наблюдении, а также ретроспективном наблюдении за территорией местонахождения “теплиц” с помощью программы <em>Google Earth Pro</em>.

Человеку, впервые оказавшемуся вблизи “китайских” тепличных хозяйств, даже в голову не придет, что они располагаются где-то совсем рядом. Так случилось и с водителем автомобиля, на котором я добиралась до места: “Да здесь нет ничего, видишь, просто поля местных”. Действительно, по полю ездил трактор с водителем, который совсем не был похож на китайца. Однако благодаря интервью я точно знала, что “теплицы” находятся именно здесь, за пригорком, и не видны проезжающим мимо. Во время этой первой поездки мне удалось побывать лишь в овощехранилищах, располагающихся вдоль дороги и уходящих глубоко под землю. Набравшись смелости, я зашла внутрь и обнаружила группу людей среднеазиатской внешности, перебирающих картошку под руководством китайца. Это стало первым доказательством того, что я на верном пути. Представляться исследователем, изучающим деятельность граждан КНР, было бессмысленно, потому как даже у местных, живущих неподалеку от теплиц, мои вопросы и мой статус не вызывали доверия. Это не способствовало откровенным разговорам и уж тем более не позволяло надеяться попасть на территорию самих теплиц. На объекте мне все-таки удалось побывать, но только в качестве потенциального оптового покупателя капусты и картофеля. Въезд на территорию “теплиц” очень напоминал пересечение границы особо охраняемой зоны: сначала вас встречает китаец с рацией, сообщающий номер автомобиля внутренним постам, затем нужно преодолеть будку КПП с охраной, а на самой территории машину встречает еще один китаец с рацией, который постоянно сопровождает так наз. гостей. Ощущение чего-то незаконного или особо важного не покидало нас на протяжении всего визита. От кого такая защита? Ответ появился гораздо позднее, когда удалось задать несколько вопросов по мессенджеру <em>WeChat</em> одному из китайских аграриев.

Все-таки я не понимаю, мы же не убиваем людей, не предаем все огню и мечу, не крадем и не грабим, но иногда не только миграционная служба, но и полиция и ОМОН приезжают с проверками. Там, где они появляются, все очень сильно страдает. Если видят что-то хорошее, что-то им необходимое, то забирают с собой. В Китае есть древнее высказывание: “Потерял деньги, но отвел беду”. То есть отделался денежными потерями. Некоторые китайцы были пойманы, с них попросили деньги; деньги забрали, а человека не отпустили. Я вообще этого не понимаю (ПМА-2: м., кит., ок. 40 лет)<em>.</em>

Стоит отметить, что будка КПП появилась только в 2015 г., что было зафиксировано программой <em>Googl</em><em>e</em><em> Earth Pro</em>. Начиная с 2014 г., когда произошло обнуление квот на иностранных сельскохозяйственных рабочих (Квоты 2014), региональная политика в отношении китайских аграриев ужесточилась, следствием чего, вероятно, и стали меры по защите “своих” территорий. Защитить возделываемые земли полностью, конечно, невозможно, однако такого рода препятствия дают время для подготовки к встрече “гостей”.

Мои личные наблюдения позволили подтвердить данные, полученные во время интервью, и верифицировать некоторую информацию, однако для понимания затрагиваемой нами проблемы в данном кейсе не обойтись без описания используемых практик. Мой респондент – российский предприниматель, согласившийся на интервью по просьбе нашего общего знакомого, рассказал о своем сотрудничестве с китайцами. Высокий уровень доверия и открытости позволили узнать многие факты о нелегальной деятельности на территории изучаемого нами региона, в связи с чем мой информант пожелал остаться анонимным, а также попросил не называть населенных пунктов, где располагается интересующий нас объект. Хозяин теплиц говорить со мной лично отказался, как мне объяснил информант, это связанно со страхом утечки любой информации, которая может скомпрометировать их (китайцев) в глазах представителей государственных органов РФ.

То есть, ну, непосредственно с хозяином я разговаривал, он говорит, я как бы знаю, что это никуда не уйдет, но говорит, что боится. Они многие, у них разрешение на временное проживание здесь имеется, они хотят здесь граждан получать, т.е. любое нарушение, даже штраф ГИБДД, превышение скорости, любой штраф, у них это разрешение аннулируют сразу. Вот он (хозяин. – <em>Ю.К.</em>) говорит: “Я на такое не пойду” (ПМА-2: м., рус., ок. 35 лет).

Китайский предприниматель, о котором идет речь, более 15 лет занимается выращиванием овощей и обустройством тепличных хозяйств в этом районе РФ. Я нашла этому подтверждение, изучая данные, полученные с помощью программы <em>Google Earth Pro</em>. В начале 2004 г. на снимках можно увидеть только пустующие поля, а в мае 2005 г. появляются первые теплицы. Раньше эти земли были государственными – они принадлежали совхозу, в ходе аграрной реформы их приватизировал местный чиновник, который, однако, сам заниматься овощеводством не стал. (“И человек, который чиновник, он в свое время эти земли сам под себя, ну, как везде. Там у него, наверное, процентов 30 в этом районе, это все земли его” [ПМА-2: м., рус., ок. 35 лет]). Какое-то время участки сдавались в аренду местным жителям для выращивания картофеля, тем не менее дело оказалось невыгодным, и земли стали простаивать. “Десятилетие аграрных реформ в постсоветской России не только не решило проблему становления эффективной многоукладной сельской экономики, но и вызвало заметное ухудшение социально-экономического положения большинства жителей села” (<em>Фадеева</em> 2001). Заброшенные поля, пригодные для ведения сельскохозяйственной деятельности, привлекли внимание китайских предпринимателей. Территория, о которой идет речь, была выбрана самими китайцами: сначала они нашли участок, который отвечал бы их требованиям, а затем через местных жителей разыскали его владельца и оформили договор аренды 80-ти га. По словам нашего информанта, сегодня это не единственный способ поиска земли: это можно сделать с помощью длительно проживающих в России китайских родственников, на сайте “Авито”; я встречала объявления такого рода в группах <em>WeChat</em>.

Договор аренды участка земли, где располагается изучаемое нами хозяйство, в настоящее время оформлен на физическое лицо – на местного жителя, фактически не являющегося владельцем производства. Как правило, договор заключается на срок от пяти до десяти лет с оплатой 5–8 тыс. руб. за сотку земли в год. Обычно китайцы арендуют только землю, однако нашему предпринимателю повезло, на его участке сохранились с советских времен овощехранилища и другие строения, более того, в его распоряжении оказалась сельскохозяйственная техника, поэтому его арендная плата составляет 10 тыс. руб. за соткув год. Наличие построек до появления теплиц подтверждается снимками из космоса. Условия аренды китайский предприниматель обговаривал лично, а такие выражения нашего информанта, как “мой друг арендует”, “начал сдавать китайцам”, “теплицы, которыми занимается мой друг”, не вызывают сомнения, кто настоящий арендатор, официально не фигурирующий в бумагах.

У каждой из сторон своя версия причин происходящего. Государственные контролирующие органы видят в этом попытку уйти от ответственности за правонарушения. Китайские аграрии говорят о том, что вести деятельность согласно букве закона им мешают языковой барьер и незнание законодательства:

Честно признаться, у нас нет оформленных по закону документов, чтобы заниматься хозяйственной деятельностью на этом объекте. Во-первых, это плохо, ну, а во-вторых, мы не знаем, как оформить документы законным путем. Наш уровень языка не позволяет нам все правильно оформить. Если бы у нас была такая возможность, то чего нам бояться? (ПМА-2: м., кит., ок. 40 лет)

Причин сложившегося положения дел может быть много, и это область отдельного исследования, однако многочисленные факты неформального землепользования имеют место и свидетельствуют о том, что жизнь вносит свои коррективы в применение закона. Можно назвать это трюизмом, тем не менее реальность и планы на бумаге не только не совпадают, но нередко находятся в противоречии и даже конфликте.

Несмотря на наличие сооружений, оставшихся с советского времени, китайские предприниматели активно занимались обустройством и оборудованием арендуемого участка земли. В 2005 г., как отмечалось выше, появляются первые теплицы, бурятся скважины для осуществления полива, в 2010 г. количество теплиц растет, они возводятся на участке земли неподалеку от старых построек. Ближе к зоне выезда в этом же году строятся жилые бараки для работников, проживающих на территории, а в 2011 г. появляется первое подземное овощехранилище. Производство растет и развивается: увеличивается площадь возделываемых открытых полей, и, как следствие, в 2012 г. строится второе подземное овощехранилище. В 2013 г. рядом с жилыми бараками появляются помещения для содержания техники и инструментов, в 2015 г. на выезде с объекта устанавливается КПП со шлагбаумом. Большой склад (наследство советских времен), располагающийся за пределами огороженной территории, с удобным подъездом к нему выполняет функцию центра сбыта продукции, где загружаются и легковые автомобили, и большие фуры оптовиков. Большая часть материалов для возведения различных сооружений на арендуемом участке была привезена из Китая, однако для деревянных построек использовался местный лес, который был закуплен у китайцев, занимающихся деревоперерабатывающим производством. Считается, что качество привозимых материалов лучше тех, которые можно купить в России, а цена ниже, даже с учетом затрат на логистику.

У них пленка широкая, которой они теплицы накрывают. У нас вот как, например пленки, которой накрывают, только на один год хватает. А у них пленка от двух до десяти метров. Ее аккуратненько сложил, там же где-то положил, а весной достаешь. Весной посадил, раз, снова накрыл. Сама пленка по толщине специально для теплиц (ПМА-2: м., рус., ок. 40 лет).

Помимо материалов для строительства, из Китая также везут инструменты, малогабаритную технику, семена и пр. Все необходимое заказывается в одном из приграничных китайских городов, где, по словам нашего респондента, можно найти любой товар. Переправляются грузы чаще всего незаконным путем в целях сокращения денежных и временных затрат. В китайском городе есть трейдеры, занимающиеся поставкой и перевозкой товаров через границу. Заказ отправляется через <em>WeChat</em> – это может быть фото или название товара с требуемыми характеристиками. После того, как товар найден, трейдер ждет смену на китайской границе, с которой у него есть договоренность. Груз передается в руки китайских таможенников, которые, в свою очередь, передают его на российской границе в руки тех, с кем имеются договоренности у них. Далее товар поступает на китайские склады в России, а оттуда отправляется фурой, после того как машина полностью загружается. На коробках или другой упаковке указывается номер телефона получателя. Когда фура приезжает в город, водитель звонит по этому номеру и передает товар заказчику. Оплата происходит на месте – за килограмм или за место (упаковку) перевозимого груза. “Ты приезжаешь на этот склад, а они считают, сколько ты денег должен, сколько коробок. Оплачиваешь все на месте и бумажку на складе получаешь. В зависимости от того, сколько у тебя коробок. У каждого товара своя ценность” (ПМА-2: м., рус., ок. 35 лет). Все риски во время транспортировки несет перевозчик: не заключается договоров, не оформляются страховки, все выстраивается на доверии и личной ответственности:

Если товар потерялся, то они спрашивают с того человека, который перевозит, кто решает таможню. Допустим, если оно на таможне зависло, то отвечает тот, который через таможню провозит. Если по дороге, то отвечает тот, кто транспортирует. То есть я знаю человека там и встречаюсь с человеком здесь, а как товар идет, мне это уже не важно. Человек, с которым я встречаюсь, дорожит своей репутацией (Там же).

Кто же занимался строительством на арендованном участке, и кто работает на этой земле? На протяжении 15 лет ситуация менялась вслед за изменением экономической ситуации и государственной политики в отношении китайских аграриев. В начале своей деятельности китайцы предпочитали обходиться своими силами, привозили людей из Китая, которые занимались строительством и трудились на полях и в теплицах. Для работы на земле в сезон требуется не менее 100 человек, и не все они приезжали/трудоустраивались легально. На первых порах китайским предпринимателям (в целях экономии средств) удавалось обходить закон. Официально оформлялось, например, 20 работников, а по факту работало 120. В государственных службах были свои люди, которые заранее предупреждали о проверках, и, до того как ревизоры приезжали на поля, нелегалов удавалось спрятать – оставались лишь те, у кого были правильно оформлены документы. Однако политика в отношении китайских аграриев ужесточалась, и в 2014 г., как уже упоминалось выше, произошло обнуление квот на китайских сельскохозяйственных рабочих. Бизнесмены были вынуждены искать альтернативные источники рабочей силы. Ситуация требовала изменений: несмотря на тот факт, что китайцам за вознаграждение всегда помогали местные власти и участковые, в сложившихся условиях они оказались бессильны и уже не могли открыто идти против буквы закона и вышестоящих органов. Помимо этого, с изменением экономической ситуации и обнулением квот ввоз китайских рабочих стал не только более рискованным, но и экономически менее выгодным, т.к. денежные затраты даже на оформление документов выросли, да и граждане КНР уже не соглашались на такую низкую оплату. Попытки привлечь местное население также не увенчались успехом: соглашавшиеся трудиться в хозяйстве россияне оказались ненадежными работниками, а в сельском хозяйстве любые промахи могли дорого стоить. “Кто обычно на такую работу идет? Они деньги получили, неделю их нет, неделю пьют, а работа стоит” (ПМА-2: м., кит., ок. 40 лет). И стали китайцы нанимать узбекских мигрантов (еще одно эхо советского прошлого), в чем мне удалось убедиться лично при выезде в поля. Приезжающие на заработки в Россию узбеки берутся за любую работу, делают ее хорошо и соблюдают все указания. “У них дома семьи, семьи у них большие, в среднем где-то пятеро детей, кормить всех надо, и поэтому они здесь работают за эти деньги, держатся за любую работу” (ПМА-2: м., рус., ок. 35 лет). Да и экономически нанимать их гораздо выгоднее: если китайский работник не соглашается на оплату менее 80 тыс. руб. в месяц (потому что 50 тыс. он может заработать и дома, находясь рядом с семьей, в привычных для себя условиях и без такого риска), то узбекский готов на оплату 1–1,5 тыс. руб. в день. При этом китайскому работодателю не приходится тратить усилия и деньги на его официальное оформление и подготовку документов, он нанимают тех, кто в данный момент находится на заработках в России. Таким образом, в настоящее время в тепличных хозяйствах в основном трудятся узбекские мигранты, небольшую часть составляют местные жители – все они работают под руководством трех-четырех китайских мастеров, так наз. хранителей технологии выращивания овощей. Мастера получают приглашения на деревообрабатывающее предприятие, оформляют рабочие визы, а сами едут в тепличные хозяйства.

Хозяин бизнеса идет на риск, однако приглашает из КНР специалистов-овощеводов, владеющих китайскими технологиями, – мастеров, которые строят весь процесс производства и руководят наемными работниками. Как выяснилось, секреты технологий узнать почти невозможно, их не разглашают даже хорошим знакомым. Тем не менее достоверно известно, что на арендованных землях вначале появились скважины и системы полива. “Многие же как, они же надеются на природу. То есть ждут дождя, а китайцы к этому уже, можно сказать, основательно подошли. Они бурят скважины, делают поливы самостоятельно. Не ждут, пока им подадут, а сами делают. Посеяли, сами полили. Поэтому и урожай у них получается намного лучше” (ПМА-2: м., рус., ок. 40 лет). Использование привычных инструментов и материалов, таких как мотыги и специальные сетки для сбора картофеля и капусты, также значительно повышают эффективность труда.

В конце августа – начале сентября появляется первый урожай. Часть его продается на овощную оптовую базу, которую местные называют “китайская оптовка” или “китайская овощебаза”, откуда дальше через российских оптовых закупщиков и посредников товар расходится по супермаркетам и городским рынкам. Часть продается в другие регионы страны – приезжают большие фуры из других городов. “Года два назад мне нужно было 5 т капусты, я поехал к нему, и у него я насчитал, где-то 30 фур стояло с дороги, ждали все своей очереди” (Там же). А часть продукции остается на складах и в овощехранилищах, ее начинают продавать перед Новым годом или даже после праздников – цена на овощи к тому моменту возрастает, а следовательно, растет и прибыль предприятия. В настоящее время, как показывает опыт, китайскому предпринимателю удается адаптироваться ко всем возникающим трудностям.

<strong>* </strong><strong> * *</strong>

Сегодня региональные медиа, пишущие о китайском присутствии в сельском хозяйстве Сибири, стремятся вызвать общественный резонанс и пробудить тревожные настроения в локальном сообществе. Дискурсивные практики местных жителей и муниципальных служащих несут в себе идеи усиления государственного контроля и вмешательства официальных структур в решение вопросов участия граждан КНР в землепользовании на российской территории (ПМА-2). Однако за скобками обсуждения по-прежнему остаются факторы и практики, способствовавшие появлению китайцев на сибирских землях, а затем и их деятельности здесь на протяжении ряда лет.

Для понимания того, что происходит в настоящем, необходимо обратиться пусть к недалекому, но прошлому. Аграрная реформа 1990-х годов – это “государственный проект”, который преследовал благородные цели: “…перераспределение земли в интересах создания условий для равноправного развития различных форм хозяйствования на земле, формирования многоукладной экономики, рационального использования и охраны земель на территории РСФСР” (Закон 1990). Однако его осуществление проходило в духе высокого модернизма, от которого государство не смогло избавиться после десятилетий колхозного прошлого. Разрушив то, что было, воодушевленные свободным духом капитализма реформаторы попытались построить новую систему по старым образцам. Это вкупе с “вмешательством” практического знания (“метиса”) и местного населения, и китайского сообщества привело к “неуспеху” проекта.

Посредством описания неформальных практик, в первом случае на примере сельскохозяйственного техникума, а во втором – одного из китайских тепличных хозяйств, я продемонстрировала, как происходит воплощение “метиса”. “Метис” местного населения проявился в приглашении в качестве наемных рабочих китайских аграриев, т.к. после разрушения системы шефства российские сельхозпредприятия лишились бесплатных сезонных работников. При рассмотрении тепличного хозяйства мы можем наблюдать проявление практического знания и смекалки не только местным населением, но и китайскими аграриями. Это выражается в переплетении нелегальных и полулегальных практик российских граждан и граждан КНР – начиная от способов поиска земли до построения схемы продажи выращенных овощей. Речь идет не только о ключевых в рамках данного исследования практиках землепользования, аренды бывших совхозных/колхозных земель и эксплуатации сооружений советского времени, но и о практиках использования местного леса и контрабандных поставок материалов, инструментов, семян и удобрений. Обращает внимание стремительная реакция китайских бизнесменов на обнуление квот, выразившаяся в приглашении узбеков для полевых работ. В статье подробно описаны два конкретных предприятия (сельхозтехникум и тепличное хозяйство), однако наблюдения за ситуацией в регионе и общение с респондентами дают основания утверждать, что это не единичные случаи, а довольно распространенные варианты организации сельскохозяйственной деятельности в рассмотренные нами периоды.

Проведенное исследование позволяет говорить, что идеология капитализма, которую пытались внедрить посредством аграрной реформы, не изменила ни способов, ни инструментария воплощения принимаемых решений. В результате мы можем наблюдать неожиданные последствия вмешательства реальной жизни в процессы реформирования. Как пишет Дж. Скотт, “крупномасштабный капитализм – точно такое же средство гомогенизации, усреднения, схематизации и решительного упрощения, как и государство, с той разницей, однако, что для капиталиста упрощения обязаны окупаться” (<em>Скотт</em> 2005).

<em>Благодарности</em>

Работа выполнена при поддержке Университета Палацкого (Palacky University Olomouc) в рамках исследовательского проекта “Sinophone Borderlands – Interaction at the Edges”, финансируемого Европейским фондом регионального развития (European Regional Development Fund; проект № CZ.02.1.01/0.0/0.0/16_019/0000791). Выражаю благодарность рецензентам, редколлегии журнала “Этнографическое обозрение” и персонально редактору Кучеровой Марине Федоровне за ценные рекомендации.

Выражаю признательность своим коллегам, дававшим мне бесценные советы по написанию рукописи. Также хочу поблагодарить всех респондентов, без которых написание этой статьи не было бы возможным.